Таня Гроттер и пенсне Ноя - Страница 62

К оглавлению

62

«Вот он, подарок для Чумы-дель-Торт и… и для меня!» – подумала Таня, сжимая холодный флакон.

Глава 12
ГАЛЕРА

– Германчик, дуся! Посмотри, какой чудный корм я купила для нашей таксочки! Она его просто обожает! – радостно прощебетала тетя Нинель, возникая в кабинете бывшего депутата. В руках у нее был желтый пакет с надписью:

«КОРМ АВВА

Ваша собака просто лучится здоровьем!»

– Почему лучится? Чего они туда добавляют? – кисло поинтересовался Дурнев.

Обеспокоенная тетя Нинель выключила свет и с тревогой посмотрела на Полтора Километра. Та, к счастью, не лучилась. Мадам Дурнева успокоилась и отправилась на кухню читать книжку о модной диете доктора Аткинса. Для того чтобы лучше вникнуть в текст, каждую страницу она сопровождала хорошим куском буженины и горячей пиццей.

Дядя Герман вновь уткнулся в биржевые котировки.

Акции прыгали то вниз, то вверх, стабильных позиций было мало, и Дурнев никак не мог сообразить, куда вложить деньги, вырученные от продажи золотого унитаза и стиральной машины. Со стиральной машиной случай вообще был уникальный. Когда Халявий – или, точнее, царь Мидас – дотронулся до нее, то золотой стала не только машинка, но и находившееся в ней белье. Дурнев умилялся весь вечер, разглядывая свои драгоценные носки. Один носок он решил сбагрить в музей современного искусства, другой же оставил дома на память.

Не успел Дурнев определиться с акциями, как в дверях, точно круглый мексиканский кактус, выросла бугристая, потертая жизнью и судьбой голова Халявия. Оборотень деловито осмотрелся. В руках у него была небольшая кастрюля, которую он, точно официант, держал не то в салфетке, не то в полотенце.

– Ваша овсянка, сэр! – сказал он пискляво.

– Ненавижу овсянку! Лучше овсянки может быть только ее отсутствие! – сказал дядя Герман.

– Германчик, но как же так? Ты же вчера говорил, что любишь! – огорчился Халявий.

– Я пошутил. Овсянку любят лишь англичане. Вся прочая любовь к овсянке – чистейшей воды плагиат! – сказал Дурнев. – К тому же ты наверняка не мыл кастрюлю! Максимум ты ее вылизал, не правда ли?

Щечки у оборотня порозовели.

– Вечно ты придираешься, братик! Я хотел, то ись, как лучше!

– Знаю я, чего ты хотел! Так и быть: можешь сходить сегодня к манекенщицам, только не притаскивай их сюда. Нинель будет сильно не в духе. А когда она не в духе, у этих куколок запросто могут оторваться ножки.

Халявий завыл от восторга. Он подпрыгнул, прищелкнул ножками и кинулся целовать дядю Германа.

– Убери кастрюлю, осел! Ты соображаешь, что делаешь? – завопил бывший депутат.

Оскорбленный внук бабы Рюхи с грохотом швырнул кастрюлю прямо на биржевые котировки.

– Я не осел, Германчик! Я мог бы потребовать с тебя миллион жабьих бородавок за моральный ущерб! Нынче такие процессы в моде.

– У тебя слишком много морали! – огрызнулся Дурнев.

– Во-во! – охотно согласился Халявий. – Вагоны! Мне бы хоть по дырке от бублика за каждый раз, что меня назвали «ослом» и по полмозоли за «дурака»! Я давно бы стал миллионером.

Неожиданно из кухни донесся панический визг тети Нинель. Дядя Герман извлек из шкафа шпагу своего пращура и помчался на подмогу. За ним в некотором отдалении следовал Халявий, не отличавшийся героическим нравом.

То, что они увидели на кухне, могло потрясти любого непривычного лопухоида. Рядом со столом на полу сиял средних размеров круг, в котором кость за костью и сухожилие за сухожилием материализовались Бум и Малюта Скуратофф. Появлялись они очень постепенно – вероятно, на этот раз вампиры применили какой-то новый способ перемещения в пространстве.

Наконец, после недолгой заминки, вызванной тем, что головы появились в последнюю очередь, Малюта Скуратофф шагнул из круга, прижимая руку к сердцу.

– Рад приветствовать величайшего из великих и славнейшего из славных! Малюта Скуратофф бьет челом Отцу Всех Вампиров господину Герману Дурневу и его почтенным домочадцам!

Дядя Герман неохотно спрятал шпагу.

– Взаимно рад видеть! – сказал он и брезгливо, точно холодную котлету, потрогал ладонь Малюты.

Бум с сопением вышел из круга и остановился рядом с шефом, обозревая кухню. По каким-то смутным причинам это не понравилось Халявию.

– Эге! Тиха украинская ночь, но сало лучше перепрятать! – сказал он сам себе и умчался.

Некоторое время Дурнев и Малюта Скуратофф обменивались неумеренными комплиментами, после чего дядя Герман сформулировал свою мысль более определенно:

– Чем обязан такому безмерному счастью? За тибидохской вещицей? Память предков и все такое?

Малюта Скуратофф развел руками. Его маленький нос залоснился.

– Какая там теперь вещица, – сказал он с грустью. – Ванька-то уж сами знаете где. Докатился. Пупперов стал грохать ну и пропал. Самим нам в Тибидохс не сунуться, а от вашей дочурки, извиняюсь, никакого толку.

Дядя Герман слегка удивился такой осведомленности вампиров, однако не подал виду. В конце концов, вампиры тоже могли слушать зудильник. Да и с нежитью они в союзе.

– У нас дельце другого рода, – продолжал Малюта. – Мы, ежели совсем в лоб сказать, за сапожками пришли. Вашего-с пращура-с. Одолжить… Украсть никак нельзя. Пращур ваш был мужчина нравный, такой и из Потустороннего Мира достанет. И регалии у него нравные. Против их воли – ни-ни.

– И зачем же вам мои сапожки? – поинтересовался Дурнев, вспоминая высокие сапоги графа Дракулы, которые он раз в неделю собственноручно смазывал смягчающим кремом. Сапогам это нравилось – они подпрыгивали и позванивали шпорами.

62